Озорница - Страница 102

102

Сообразив, что ее обнаружили, девушка сразу же положила бинокль себе на колени и сделала вид, будто целиком и полностью поглощена действием, происходящим на сцене, где соловьем разливалась пышнотелая примадонна. Джастин с улыбкой откинулся в кресле, очень довольный собой, и небрежно положил руку на спинку кресла Сузанны.

— Эй, я ничего не вижу, — пожаловалась сидевшая позади Миллисент.

— Не забывай, что ты в опере, Милли, — парировал Джастин. — Здесь главное слышать, а не видеть.

Краем глаза он поймал ложу Эмили и с удовлетворением отметил, что она снова направила бинокль в его сторону. Тогда Джастин наклонился к Сузанне, будто спешил поделиться с ней своими сокровенными мыслями.

Когда первый акт подходил к своему величественному финалу, в ложе Эмили засуетились, и Джастин вновь схватился за бинокль. Мимо мирно дремлющей графини проскальзывали к выходу молодые люди, которым явно не терпелось насладиться запретным плодом — более энергичным и веселым зрелищем в мюзик-холлах. В первом ряду остались наедине Эмили и рыжеволосый Клейборн.

Джастин резко встал, не обращая внимания на визгливые протесты сестер. Примадонна выводила высоким сопрано божественную арию под перезвон хрустальных подвесок на люстрах. Пальцы до боли сжали перламутровые бока бинокля при виде того, как мерзавец Клейборн низко склонился над Эмили. Она кокетливо шлепнула его веером по руке, но это не охладило пыл негодяя, он обвил рукой тонкую талию и запечатлел на лебединой шее мокрый поцелуй.

Обладательница сопрано перевела дыхание перед тем, как взять заключительную высокую ноту, и в наступившей мертвой тишине неестественно громко прозвучал голос Джастина:

— Да шли бы вы все к чертовой матери! С меня хватит!

26

«Вполне может статься, что это письмо окажется последним, и поэтому из него нужно исключить полуправду и банальности…»

Все взоры в театре обратились в сторону Джастина, а примадонна так и застыла с открытым ртом, ее двойной подбородок дрожал от обиды и испуга. Не растерялся только тенор, который довел партию до победного конца, тут же вступил хор, и тяжелый занавес начал медленно опускаться. Наступила блаженная передышка, но никому не было дела до происходящего на сцене. Зрительный зал был поглощен иным спектаклем и завороженно следил за тем, что еще учудит скандально известный герцог Уинтропский.

Пенфелд попытался схватить своего господина за фалды фрака, но тот ускользнул, перемахнул через барьер и спрыгнул в ложу ниже ярусом. Зрители повскакали с кресел и запрудили проходы на пути к фойе, стараясь не упустить ни одной мизансцены нового захватывающего представления.

Джастин бежал по широким мраморным ступеням к фойе, не обращая внимания на мощные потоки зрителей, вливавшиеся из боковых дверей. Высоченные колонны мешали ему видеть, но герцог все же безошибочно высмотрел Эмили, как если бы она была единственной дамой во всей этой сутолоке.

— Эмили! — крикнул он, и голос его эхом отозвался от высокого купола потолка.

Смолкли разговоры, и толпа затаила дыхание в предвкушении новых бурных событий.

Эмили не обернулась и продолжала идти дальше, но туфли на высоких каблуках и узкое платье затрудняли движения и вынуждали мелко семенить. Толпа расступилась, образовав пустое пространство, Джастин легко догнал девушку и пошел рядом.

— Забирай накидку! — скомандовал он. — Мы едем домой.

— Окончательно спятил. Никуда я с тобой не поеду!

— Тебе сказано: забирай накидку! — прогремел Джастин.

В фойе воцарилась мертвая тишина.

— А если не поеду? — сверкнула темными глазами Эмили. — Что ты сделаешь? Отшлепаешь меня? — Из ее рта вырвался красный язычок и жадно облизнул пухлые губы.

Эмили подхватила юбки и двинулась прочь. Помедлив секунду, Джастин двумя длинными шагами догнал девушку, схватил за руку и развернул лицом к себе. Когда он снова заговорил, в его речи внезапно прорезался новозеландский акцент, голос звучал очень тихо, но от него мороз бежал по коже.

— Сейчас мы поедем домой. А теперь выбирай: либо пойдешь сама, либо я взвалю тебя на плечо и отнесу — мне все равно.

Эмили задохнулась от ярости, побледнела и пошла красными пятнами, хотела было возразить, но по выражению глаз Джастина поняла, что он сдержит свое обещание, и покорно опустила глаза.

— Ваш плащ, сэр, — засуетился подоспевший Пенфелд.

Джастин набросил плащ на плечи Эмили, и они направились к выходу. Два ливрейных лакея широко распахнули перед ними двойные двери с позолотой. Как только герцог помог девушке подняться по ступенькам в карету, фойе взорвалось ревом голосов. Зрители были шокированы невиданным спектаклем, и в последующие дни в Лондоне только и говорили, что о громком скандале в оперном театре.

Начал падать легкий снег, присыпавший белой пылью непокрытую голову Джастина, пока он помогал Эмили взобраться по ступенькам в карету. Девушка забилась в угол широкого сиденья напротив герцога, сжалась в комок и с отвращением отшвырнула плащ. Ткань пропиталась знакомым пряным запахом, воскрешая воспоминания о загорелой коже и ярком солнце на далеком острове. Узел на волосах расслабился, на глаза упала прядь, и Эмили раздраженно ее отбросила.

Карета двинулась с места, и они поехали в полном молчании. Эмили не отрывала глаз от оконца, задернутого занавеской, а Джастин смотрел на девушку, и она чувствовала на себе обжигающий гневом взгляд.

С каждым оборотом колес в карете, казалось, становилось все теснее. От холода пассажиров защищала грелка с тлеющими углями в ногах и уютный свет фонаря в углу. Джастин словно рос на глазах, разбухал, занимал собою все пространство. Руки он скрестил на груди, а ноги выдвинул далеко вперед. Эмили слышала его дыхание, ощущала исходивший от него жар и понимала, что в любую секунду между ними может пробежать искра и тогда не избежать большой беды.

102